Начало книги, глава первая здесь.

Вечером намечался грандиозный выход в свет, или, точнее, в то, что здесь под этим словом подразумевается.

Ко мне приехала погостить на выходных одна из самых моих забавных и эксцентричных подруг – Люси, которую наши петербургские общие знакомые уже очень давно переделали в Люську.  

Она была итальяно-француженкой и, наверное, уже больше десяти лет изучала в Петербурге русский язык. Других определённых занятий за ней не водилось.

Благодаря Люськиному весёлому нраву и бесконечной энергии она знала почти всех петербуржцев, которых стоило знать, если надо было попасть на бурную вечеринку, и являлась одной из тех подруг, кого я не хотела бы застать делящейся откровенными воспоминаниями о шалостях нашей молодости с моим будущем мужем.  

Её мама принадлежала к аристократическим потомкам русских эмигрантов в Париже, а папа играл на рояле в итальянском ресторане. Результатом такого весьма неожиданного романа стала теперь уже почти тридцатилетняя изящная красавица, дюймовочка с огромной копной блестящих золотых кудрей, необыкновенно большими карими глазами и с темпераментом, действующем, несомненно, на энергии ядерного реактора.  

Взгляды и убеждения Люси менялись с поразительной быстротой, и перемены обычно бывали довольно-таки радикальные: от защитников животных она перешла в ряды поклонниц натуральных шуб, побыв какое-то время вегетарианкой и совратив на этот путь по меньшей мере полсотни знакомых и незнакомых людей, она была застигнута на Невском проспекте в “МакДональдсе”, жадно уплетающей сочащийся жиром гамбургер с толстенной котлетой. А самоотверженная борьба за мир сменилась навязчивой идеей послужить в армии, куда её, впрочем, к счастью армии, не взяли.

В связи с этим событием многие наши петербуржские знакомые решили, что Французская империя может спать спокойно – ведь её знаменитые легионы устояли даже под натиском Люси…  

Любовную жизнь моей подружки никак нельзя было назвать беспорядочной, так как в ней был один строгий порядок – наша дюймовочка не встречалась ни с одним мужчиной больше двух недель. По её собственному высказыванию, за это время мужчина успевает продемонстрировать все свои лучшие стороны и не успевает показать свои недостатки.

Один раз, впрочем, Люси сильно озадачил один очень симпатичный и на удивление спокойный швед Бьёрн, который так и не познакомил её ни со своими особенными достоинствами, ни со своими недостатками за неимением таковых, но на горизонте к счатью появился веселый и юный итальянский пацифист и избавил Люси от трудных раздумий о том, что же делать в таком исключительном случае.  

Возраст, внешний вид и сфера влияния позарившихся на золотые локоны поклонников менялись также, как убеждения Люси. Каждый новый мужчина открывал перед красавицей свой особенный мир, а так как в принципе Люси было абсолютно всё равно куда бежать, лишь бы сразу и на огромной скорости, она мгновенно признавала своими любые увлечения и наклонности своего нового избранника.

В этом были свои преимущества: она совершала прыжки “бенджи” с телевизионной башни в Вене, отплевывалась от песка на зубах, следуя за гонками “Париж-Даккар” и даже один раз ухаживала за небольшим семейством пингвинов.  

… Лучше всех мою подружку охарактеризовал в двух словах один наш общий знакомый, назвав ее, со свойственной мужчинам любовью к технике, “Феррари” без тормозов”.   Да, с тормозами там присутсвовала большая напряженность.

---

Вчера в аэропорту Люси пронеслась вниз по экскалатору и стала разглядывать толпу встречающих.

На ней были драные шорты в стиле милитари (обломки военной мечты), футболка с пацифистским знаком на груди (дань недавнему роману с уже известным вам 19-ти летним борцом за мир) и толстый безвкусный золотой браслет на руке (подарок американского безнесмена). Несмотря на лето она держала в руках толстенное лохматое драповое пальто серого цвета, напоминавшее невыделанную шкуру недавно убитого животного совершенно неизвестного происхождения.  

Чуть не переломав мне в объятиях рёбра и вымазав жирнейшим блеском для губ, она сразу выложила два важнейших известия:  

— Я хочу пИсать! Три месяца без мужчина!  

— Ты вообще здороваться умеешь? – спросила я. – Успокойся, здесь есть туалет. А зачем тебе эта старая шинель?  

– Это не “Шанель”, это “Эсприт”. Я думала – здесь Финляндия снег, – виновато сообщила мне совершившая полуторачасовой перелёт из Петербурга Люси, добродушно глядя на меня своими огромными глазами…    

---

Наша компания, состоявшая из одной дамы, одной девицы и двух “полудевиц” (имеется в виду наличие поклонника или детей), договорилась встретиться на одной из центральных террас около восьми вечера.  

Удивительно, как хорошо работает этот совсем не используемый в Финляндии способ назначения встреч: “около восьми” – это и 19.45 и 20.30 …

Никто не несётся сломя голову и не застревает шпильками в самых неудобных для этого местах. И никто не ждёт, нервно поглядывая на часы – уже на две минуты опаздывает, на три, а берёт себе коктейль (газету, кофе) или спокойно занимается чем-нибудь полезным и развивающим, например, разглядывает туфли в какой-нибудь витрине.  

Летом такое ожидание особенно приятно. Это то время года, когда Хельсинки вообще можно назвать нормальным городом: солнечно, ярко, тепло, ветерок дует с моря, толпы разноцветных и разноязычных туристов, разулыбавшиеся, загорелые лица финских отпускников, на центральных улицах русские музыканты и певцы или горланят под гармошку, или играют изящную, как старинные кружева, классику, африканцы от души лупят по тамтамам, индиец в костюме супермена разгуливает по натянутыми между двумя деревьями канату, и нудно трубит на волынке непонятно как затерявшийся сюда шотландец.

Открыты нараспашку двери небольших магазинчиков, а в них всё такое красивое, яркое, в обувных магазинах сандалии и лёгкие туфли (здесь уж невозможно пройти мимо).  

Открытые же террасы Хельсинки – это отдельный предмет для обсуждения. Они обычно солнечные, с яркими большими зонтами, так замечательно расположенные, что, потягивая из запотевшего огромного стакана освежающий сидр, вы можете разглядывать проходящих мимо и детально обсуждать их с подружкой.

Иногда на террасе вы наткнетесь на какую-нибудь местную знаменитость, например, с трудом узнаваемую “обесфотошопленную” Мисс Финляндия или подвыпившего актёра. Обычно завязать беседу с незнакомым фином практически невозможно, но на летних террассах солнце и пиво делают своё дело и часто здесь можно найти очень приятную компанию для беседы даже на глубокие философские темы.  

Зимой же Хельсинки напоминает город-призрак, какое-то мутное и кошмарное творение С. Кинга: темно, сильный, насквозь пронизывающий ветер властно заставляет прохожих сгибаться перед ним до земли, с неба идёт то дождь, то снег, то просто падают какие-то комки грязи.

Использование нормальной обуви невозможно – тонкие итальянские сапоги насквозь пропитываются водой через несколько минут после выхода из дома, а удержать равновесие на каком-либо каблуке является абсолютно невыполнимой задачей, так что начинаешь смиряться с необходимостью купить калоши от “Пертти Пальмрут” (Оооочень дорогая натуральная обувь для финских пенсионеров, прим. автора).

Лица всё больше нахмуренные, бледные, с простудой на губах и с подтекающим красным носом.

Лучший способ преодоления пространства зимой – это движение короткими перебежками от магазина к магазину. Но и в них картина неутешительная: везде висит серый и отвисший, но так горячо любимый в Финляндии картофелемешочный трикотаж.

Только героический индиец, как случайно оставшийся с лета выцветший лоскуток, всё ещё висит на своем канате уже в облезшем костюме Деда Мороза, но и ему не сладко: канат обмёрз, раздражённым прохожим не до него.

Однако летом обо всём этом лучше не думать, особенно эти размышления неуместны в обществе неутомимой Люси, поджидающей со мной двух остальных моих подружек.

Потягивая ледяной грушевый сидр, Люси делилась со мной своим новым мировоззрением – теперь она была борцом против расизма. Она, как всегда, бурно жестикулировала и гневно швыряла обвинения в расизме совершенно непонятно кому. Люси разволновалась не на шутку, и щёки её раскраснелись в равной мере от гнева и от сидра. 

 — Замолчи, будь так любезна, – попросила я её лениво. – Ты несёшь чушь, как только что выигравшая конкурс красоты Мисс Вселенная, от восторга написавшая в штаны. Ты планируешь когда-нибудь повзрослеть? Ты слышала, что такое муж, дети?  

Детей Люси панически боялась, поэтому быстро вернулась на исходную позицию:  

— Тебе легко так говорить! Тебя не рассирует никто!  

— Солнце моё, глагола “рассирует” в нашем языке нет, хотя неологизм ты произвела на свет неплохой. И ты прекрасно знаешь, что я из-за этого самого рассизма так и не смогла найти нормальную работу. Меня даже не приглашали на собеседования. А если и приглашали, то спрашивали, замужем ли я за финном, как будто это давало им какие-то гарантии, что я хороший работник.  

Этого не следовало говорить. Люси притихла. Но это скорее всего было затишье перед большой бурей. Опережая вспышку праведного гнева на финских работодателей я быстро перевела разговор на неё.  

— Ты такая красивая.  

Это было чистой правдой. Я не любительница рассыпать комплименты женщинам, но в лёгком цветастом платьице и чудных сандалиях, напоминавших древнегреческие, Люси была уж очень свежа и хороша. Учитывая особенности её манеры одеваться и местные понятия об “одежде на вечер”, я заранее волновалась, что с их бескровным совмещением у нас возникнут проблемы. Но Люси оказалась на удивление сговорчивой.  

– Я одену что ты хочешь, – голосом паиньки отозвалась она на мои опасения. – Ничего красивый не взяла, – грустно добавила она, созерцая содержимое своего раскрытого небольшого чемодана.

Видимо скромные размеры чемодана и послужили причиной такой сговорчивости, ограничив, к счастью, возможности Люси к самовыражению при помощи одежды.  

– Если бы я была мужчиной… – начала я в шутку и запнулась, потому что приятельница смотрела на меня довольно-таки странно. Выражение “три месяца без мужчины”, нельзя было проигнорировать, когда речь шла о Люси, а моя глупая шутка могла запустить в работу какие-нибудь совершенно не те механизмы в её легкомысленной голове.  

— Люси, – строго взглянула я на неё.  

Люси встряхнула кудрями, словно отгоняя какую-то уже обдуманную ею мысль:  — Нет, мне надо мужчина!    

– Девочки, – раздался сильный и мелодичный голос. – Какие вы сегодня красивые!  

К нам подошла маленькая женщина страшно смахивающая на Софи Лорен, если вы можете представить себе великую итальянскую актрису сжатую до 159 см с сохранением всех пропорций. Это драматически-эротическое творение природы к тому же звалось Любовью и являлось самой закадычной моей подружкой.  

Я с большим интересом наблюдала за девочками, до этого момента не знакомыми. Знакомство двух молодых красивых женщин всегда очень занятно. Первые секунды решающие – либо они будут подругами либо врагами. Это зависит в большинстве случаев от того, симпатичнее ли одна другой и лучший вариант – когда обе хороши, но совершенно по-разному. Люба же кроме всего прочего свирепо меня ревновала, и однажды за вечер интеллигентно и со вкусом разделалась с одной из моих новоприобретённых знакомых, весёлой и симпатичной эстонкой, нравившейся не только мне, но и мужчинам. Бедняжка сбежала с середины вечера, а Люба, как лиса, с удовольствием съевшая невинную курочку и поковыривающая в зубах косточкой, заметила:  

– А она БЫЛА очень мила. Жаль, что так спешила.  

Но искренность Люси делала ее неотразимой в чьих угодно глазах.  

– Софи Лорен! – ахнула она при виде моей подруги.  

– Ах ты, подлиза, – рассмеялась Люба и я с облегчением вздохнула – они поладят.  

Люба переехала в Финляндию уже больше десяти лет назад, выйдя замуж за работавшего в Петербурге финского инженера. Совершенно безвреденый и абсолютно бесцветный инженер был впоследствии сменен на темпераментного режиссёра, который пил, как сапожник, и красавицу жену самым бессовестным образом ревновал и поколачивал.

В результате наша уставшая жить в итальянской драме “Софи Лорен” успокоилась на симпатичном и безызвестном хельсинском дизайнере, отличавшемся любовью к тишине и к огромным старым свитерам.

Бывшая пианистка с тонкими пальчиками отправилась на курсы продавцов и её определили на практику в небольшой, но очень любимый модными дамами бутик. Знание русского языка и непревзойдённый вкус Любы сделали магазин одной из любимых достопримечательностей приезжающих в Хельсинки состоятельных русских туристок, и, после двух лет работы без зарплаты, она всё-таки получила место продавца. Хозяйка магазина её недолюбливала и даже как-то побаивалась, но обойтись без неё не могла.

Закончившая музыкальную академию Люба продавала, гладила, подшивала, убирала, оформляла витрину, терпела бесконечные придирки хозяйки, потому что знала: работа – это единственная возможность чувствовать себя здесь полноценным человеком.  

– Как я уста-а-а-ла, – протянула Люба.- Но скоро отпуск!  

– Опять в Италию? – усмехнулась я.

Она была пылко влюблена в Италию, и её поездки назывались в кругу наших знакомых “Любиными посещениями исторической родины”.  

– Конечно! Надо хотя бы раз год почувствовать себя женщиной. Девочки, ну-ка представляйте себе: Рива де Гарда, теплый вечер … – голос Любы гипнотизировал, заволакивал лёгкой дымкой мечты, она чудесно картавила и от этого её “Гива де Гагда” становилась ещё экзотичнее и заманчивее.

– … Темнеет, старинная площадь, бьют городские часы на старой башне, небольшая пиццерия…  

– … красивый мужчи-и-и-и-ина, – подпела ей Люси со знанием дела.

За соседним столиком кто-то громко рыгнул. Мы вздрогнули и пришли в себя.    

А тем временем к нам шла Валерия.

Такие женщины встречаются редко. Статная, с гордо посаженной головой блондинка совсем не подходила под современные стандарты красоты, требующие, чтобы губы у женщины были как у распухшего греховодного пьяницы. Она напоминала холодных красавиц Тициана: большие глаза с тяжёлыми веками, тонкий нос с едва заметной изящной горбинкой, маленький красивый рот – всё наполнено классической грацией и прямо-таки королевским достоинством.

“Породистая женщина”!

При ней представительницы слабого пола начинали нервно прятать облезший лак на ногтях, а представители сильного пола втягивали животы.  

Самое, впрочем, интересное, что при всей этой величественности Валерия легко могла пропустить не самое литературное выражение или как следует “принять на душу”. Обычно её царственное высокомерие и некоторая отчуждённость быстро улетучивались, и интереснее и веселее собеседника трудно было найти.  

Лет двадцать назад она вышла замуж за необыкновенно состоятельного финна, но заскучала и без лишнего шума развелась, не взирая на необходимость отказаться от поездок в Париж за брюками – Валерию совершенно невозможно было купить.

Не унижаясь до бракоразводных юристов, она ни словом не обмолвилась о разделе немалого имущества, несоразмерно удивив бывшего мужа, приготовившегося обеднеть наполовину. “Снежная Королева” благосклонно позволила изумлённо-благодарному бывшему благоверному приобрести ей скромную квартирку в старом центре Хельсинки и через некоторое время открыла очень небольшую и очень популярную антикварную лавочку.

Совершенно необыкновенные, какие-то волшебные вещи она привозила из Петербурга, где раньше сама работала искусствоведом. В “русском Хельсинки” за успех у местной богемы и аристократии предприятие довольно быстро получило прозвище “Салон мадам Рекамье”, с явным привкусом издёвки. Преуспевающих русских “русский Хельсинки” не любит.  

Валерия, в белоснежной деловой блузке и скромных светло-голубых джинсах, неторопливо подходила к нашему столику, вежливой улыбкой благодаря отодвигающих перед ней стулья, внезапно поголовно сделавшихся джентельменами, мужчин.

Большая часть сидевших на террасе провожала её уж слишком удивлёнными взглядами, как будто в Хельсинки до этого не видали блондинок в джинсах.  

– А вот и я! – объявила она.  

– Видим, видим,- улыбнулась Люба. – Торжественное появление Вашего Снежного Королевского Величества не может быть незамечено.  

– А Ваше Величество не могло бы объяснить, почему большая часть Ваших верноподданых на этой терассе продолжают таращиться на Вашу высокородную задницу? – поинтересовалась я.  

– А! – засмеялась Валерия и повернулась к нам спиной.  

Деловая спереди блузка обнажала спину Валерии почти полностью и вся конструкция держалась на продёрнутых в спинке блузки шнурах. Наличие лифчика такой вид одежды безоговорочно исключал. На украшавших “высокородный зад” джинсах красовалась набранная из мелких и крупных стразов причудливая вышивка.  

Люси некоторое время рассеянно созерцала это великолепие и вдруг без всякого вступления накинулась на меня:  

– У-у-у! А мой одежда не нравится Хельсинки, да?!  

– Угомонись, а если очень хочешь, то сними платье и сиди в одних трусах, – разрешила я. – Тебя увезут в чистую и светлую финскую психиатрическую больницу и подлечат, а мужская половина Хельсинки будет спасена.  

– А ты хорошо осведомлена о финских психиатрических больницах, – не удержалась вредная Любка.  

Но Люси уже никого не слушала, с нескрываемым восторгом глядя на Валерию.  

– Люси, это Валерия, Валерия, это Люси, – официально представила я их друг другу.  

– Валери? – переспросила моя француженка.  

– Валерия!  

– Валери?  

– Нет же: Валерия! А впрочем…  

И с тех пор Валерия получила то, чего ей так долго не доставало для завершённости её королевского вида – французского имени с прононсом и ударением на последнем слоге.  

Глава четвертая здесь.